Михаил

За Михаилами прочно установилось сопо­ставление их с медведем, как и наоборот общеусвоено этого последнего  —  Мишка. Это уравнивание Михайла и косматого зверя делается по признаку непово­ротливости, неуклюжести, некоторой растрепанности. И этот признак взят как лочва для сравнения не без основания. Однако сравнение, то же самое сравнение, может быть принято и на основании другого, даже дру­гих, признака, —  мало того  —  по некоторому формаль­ному соотношению нескольких признаков, вместе взя­тых. Этим устанавливается уже более глубокое сродство или формальное подобие типа человеческого и типа зве­риного.

Тот другой признак, который необходимо иметь в виду, будем ли мы говорить о Михаиле или медведе, есть горячность. Медведь  —  добродушный увалень, но он же и весьма ловок и яростен, когда придет время. Характерна для него не просто его неповоротливость и тяжеловесность, а двойственность его природы, окру­жившей внутреннюю яростность тяжелым мохнатым об-личием. Так же и в Михаиле: было бы крайней ошибкой думать о вялости его темперамента, о внутренней медли­тельности и заторможенности душевных движений. Во­преки обычному толкованию, Михаил вовсе не флегма­тик, и стихия его отнюдь не вода, а огонь, благодетельно ли греющий или яростно жгущий, но сухое и горячее на­чало, а не влажное и холодное. Но тело его, т. е. и физи­ческое и душевное тело, разумея под телом всю органи­зацию органов, орудий и средств проявления внутренне­го движения во вне в мире, —   все то, что делает из «в себе и для себя бытия»  —  «бытие для другого», —  те­ло Михаила не поспевает за внутренними его движения­ми. Не только безотносительно оно мало податливо в сравнении с подвижностью пламени, которое внутри, но и уступает в послушности телам других имен. Это  —  те­ло большой инерции и большого внутреннего трения, оно отстает от велений, идущих изнутри, и выносит их наружу с значительным опозданием. Вели же внутрен­ние смены очень быстры, то такое тело своею инерцией просто гасит внутренние движения и, несмотря на их силу, являет их вялыми и заглушенными, может даже вовсе не проявить, если внутренние вибрации следуют друг за другом  слишком для  него скоро.  Требуется длительное внешнее впечатление, чтобы отклик на него сумел прорваться сквозь мало послушные среды, управ­ляемые Михаилом. Но если уж это раздражение дли­лось долго, то реакция на него прорывается как взрыв или вулканическое извержение, мощное, неукротимое и стремительно быстрое, вопреки расчетам окружаю­щих.

Тугой, тяжелый, может быть заржавелый ^механизм управляется Михаилом, и неминуемы соответственные следствия  —  медлительность и неровность хода, труд­ность тонких движений, усталость самого управителя. Но это не означает таких же качеств Михаила самого в себе, по внутренней его жизни. В целом же характерна указанная противоречивость внутреннего и внешнего. Вероятно так же именно следует представлять себе и строение зверя, с которым Михаил сравнивается.

Двойственность имени Михаил разъясняется онто­логически, если вникнуть более внимательно в при­роду этого имени. Есть имена земные, для земли соз­данные и в земле коренящиеся. Их онтологическая функция  —  определять земные стихии и ими определять­ся. При высоком духовном подъеме личности, эти опре­деления и отношения утончаются, освящаются и дают высшее цветение земли. С подобным именем можно быть и святым; но эта святость всегда остается святостью человека и соизмеримой с человечностью. Николай и Александр, например, —  такие имена. Вырастая из зем­ли, они, и прочие имена той же природы, от земли не отрываются и с земными условиями бытия жизни не ста­новятся поэтому в противоречие. Хорошие или плохие, носители подобных имен суть во вне то, что они  —  внут­ри себя, и дают земле все, на что они вообще способны, во всяком случае могут быть и могут дать: этому нет препятствий по существу.

Но есть и другие имена. Они созданы не для земли, не в земле живут их корни. Это  —  силы, природе кото­рых чуждо воплощаться в плотных и тяжелых земных средах. Они могут попадать и на землю, как семена, приносимые лучами солнца из небесных пространств; и, попадая на неприспособленную для них почву, они про­растают и образуют себе тело из земных стихий, входя тем самым в разные земные отношения и связи. Но, подчиняя себе, силою своей жизненности, сотканное из земных стихий тело, эти имена все-таки остаются чуж­дыми миру, в котором они произрастали, и никогда не овладевают им вполне. Хорошие или плохие, носители таких имен не прилаживаются вплотную к окружаю­щим их условиям земного существования и не способны приладиться, хотя бы и имели на то корыстные расчеты или преступные намерения.

Одно из таких имен  —  Михаил. Имя Архистратига Небесных Сил, первое из тварных имен духовного мира. Михаил, самой этимологией своей указывает на высшую меру духовности, на особливую близость к Вечному: оно «значит «Кто как Бог», или «Тот, Кто как Бог». Оно озна­чает следовательно, наивысшую ступень богогюдобия. Это  —  имя молниевой быстроты и непреодолимой мощи, имя энергии Божией в ее осуществлении, в ее посланничестве. Это  —  мгновенный и ничем не преодо­лимый огонь, кому  —  спасение, а кому  —  гибель. Оно исполнено ангельской крепости *. Оно подвижнее пла­мени, послушное высшему велению, и несокрушимее алмаза Небесных Сфер, которыми держится Вселен­ная.

По своей природе, имя Михаил  —  противополож­ность земной косности, с ее и враждебным, и благоде­тельным торможением порывов и устремлений. И, по­падая на землю, это имя живет на ней как чуждое земле, к ней не приспособляющееся и не способное приспосо­биться. Михаил  —  одно из древнейших известных в истории имен. Но и за много тысяч лет своего пребыва­ния на земле оно остается откровением на земле и не делается здесь своим, хотя и обросло житейскими свя­зями и бытовыми наростами. Этому имени трудно осу­ществлять себя в земных средах, слишком для него плотных. Птице, если бы она и могла как-нибудь про­существовать на дне океана, не летать под водою на крыльях, приспособленных к гораздо более тонкой сти­хии  —  воздуху. Так же и небесное существо, Михаил, попадая на землю, становится медлительным и неуклю­жим, хотя сам в себе несравненно подвижнее тех, кто его на земле окружает.

Небесное  —  не значит непременно хорошее, как и земное  —  не значит плохое. Деление по нравственной оценке идет накрест делению по характеристике онтоло­гической. Михаил, сам по себе, в порядке нравственном, еще не плох и не хорош, а может стать и тем, и другим.’ Но каким бы ни стал он, в плотных и вязких земных средах двигаться ему и осуществлять свои решения затруднительно, он здесь неуклюж и неудачлив, хотя бы и продал себя миру, хотя бы направил свои усилия на приспособление к нему. Михаилу требуются большие внутренние усилия и соответственное напряжение воли, чтобы достигнуть в мире желаемого. Ему приходится карабкаться, прежде чем долезет он туда, куда боль­шинство других приходит легко и почти не задумываясь. И потому Михаил чувствует себя незадачливым и винит в этом мир, косный и неотзывчивый, но, на самом деле получающий от Михаила мало доступные ему, миру, импульсы. Михаил либо с горечью, если он хорош, либо со злобою, когда он плох, обличает мир в косности, спра­ведливо отмечая это свойство мира, но несправедливо не считаясь с нею, именно как со свойством, без кото­рого мир не был бы миром. Попав с неба на землю, Михаил, светлый или темный ангел, одинаково жалует­ся, что земля  —  не небо и не то не понимает, не то  —  не хочет понять, что он уже не на небе и что земле свой­ственна законная и в общем порядке мироздания благо­детельная тяжесть, плотность и вязкость. Между тем. Михаил требует эфира, который бы мгновенно выполнял его добрые или злые волеизъявления.

В самом себе Михаил, как указано, полон энергии. Однако со стороны он представляется медлительным, мешковатым, излишне копотным. Он разбивается в ме­лочах, словно не умея различить важное от неважного и смело провести главные линии. Его дело загромож­дается частностями, которые лишают основной замысел цельности и понятности, или по крайней мере пред­ставляются таковыми. Поэтому дело Михаила, несмот­ря на значительность вложенных в него усилий, обычно бывает мало доступно и не находит себе полного при­знания и полной оценки. Отсюда  —  неудовлетворен­ность самого Михаила, а то  —  и раздражение и гнев на несоответствие усилий и внешнего признания и успеха. В одних случаях Михаил благодушно терпит это несоот­ветствие, прощая его миру, ввиду общей своей уверен­ности, что люди не чутки, неблагодарны и корыстны. В других случаях, он впадает в мизантропию, жалуется, гневается, но обычно не добиваясь успеха и признания в желаемой мере.