Екатерина

Елизавета всю жизнь в борьбе сама с собой и окру­жающим миром. Ей очень хочется казаться лучше, чем она есть, и это толкает ее на экстравагантные поступки, о которых она сама вскоре сожалеет. Себялюбивая, импульсивная. Ей также постоянно кажется, что люди к ней относятся хуже, чем она того заслуживает, по­этому нередко вступает в конфликты. В коллективе с эгоисткой Елизаветой нелегко  —  у нее удивительные способности втягивать сотрудников в ссоры.

Но с друзьями, близкими, любимыми Елизавета от­зывчива и добра. Немного скуповата, любит жаловать­ся на трудности и неудобства, ворчунья, однако сознает, что все это ее не красит и потому опять же сердится на саму себя.

Елизавета так много внимания уделяет своим сомне­ниям, переживаниям и страданиям, что часто эта за­комплексованность мешает ей отлично работать. Но хозяйка она, как правило, хорошая, правда, суетливая, не очень чистоплотная, хотя одновременно брезгливая, чаще всего  —  модница. А муж Елизаветы обязательно выполняет все ее установки.

Некоторым Елизаветам все же удается стать отлич­ными специалистами, тогда они становятся очень важ­ными, гордыми и капризными.

В любви Елизаветам частенько не везет.

Наиболее близкое к Николаю жен­ское дополнение его есть имя Екатерина. Это — тоже сильный характер, в котором можно усмотреть много, соответственно измененных, черт Николая; и так же как Николай, Екатерина держится преимущественно около слоя сознательно строимой человеческой культуры, в области человеческих норм и отношений, и взор ее на­правлен на устроение человеческих дел, но никак не вглубь природы. Прямота и честность Николая, эта чи­стота мужского облика, в Екатерине выражается подоб­ным же образом. Правдивость, бескорыстие, открытость действий, избегание кокетства, вообще: стремление дер­жать свой облик незапятнанным чем-либо низким, тем­ным или смутным  —  характеризует Екатерину. Но, как и Николай, такие свойства свои Екатерина не только имеет, но и считает должным иметь; она несет их в себе, подчеркнуто и несколько демонстративно.

Это — не це­ломудрие и застенчивость, а пышная чистота, которая в собственном своем сознании строит себе великолеп­ный футляр и которая настолько уверена в себе, что порою считает себя в праве и в силе величественно сходить со своего пьедестала, твердо убежденная, что никакая грязь пристать к ней не может. У Николая существенна его самолюбивость; этот признак в Екатерине тоже ха­рактерен, но с тою-разницею, что он глубже уходит тут в недра личности и коренится в гордости. Самолюбивость Николая  —  более поверхностна и более мелочна, притом же сдерживается нравственною задачею, которую ста­вит себе Николай, и тем средоточно-устроительным местом в обществе, которое он себе приписывает. Екате­рина же берет глубже и, хотя в душе считает себя закон­ною обладательницею власти, однако, из гордости не станет слишком тянуться за нею. Кроме того, морализм, вследствие своей поверхности, представляется ей ме­лочным и несколько мещанским. Ей требуется боль­ший жизненный размах, она готова на трагические по­трясения, хотя и мыслит их как некоторую, взятую на себя великолепную роль.

Если Николай готов к боль­шому самопожертвованию и действительно часто жерт­вует собою, то Екатерина  —  натура героическая, а за неимением повода к красивому героизму, склонна при­думывать себе всякие безвыходности, как подходящую обстановку к высоким, и притом нарочито высоким, чув­ствам и поступкам.

Имя Екатерина имеет в корне своем значение чисто­ты, незапятнанности. Такое значение имени и само по се­бе слишком ответственно, чтобы осуществляться легко и свободно. Но это имя имеет вдобавок еще усугубляю­щее определение чистоты, провозглашаемой сутью дан­ного характера: это именно слог е, получившийся через сокращение греческого αεi, что значит «присно», «веч­но». Ясное дело, присная чистота есть свойство слишком небесное, чтобы можно было высказывать его девизом даже про себя, не то что всенародно. Такой девиз так чрезмерно много требует от взявшего его себе или получившего от других, и невольно возбуждает в окружаю­щих такие неумеренные надежды, что Екатерина попа­дает в положение неестественное.

Она чувствует себя как человек, сделавший необыкновенные посулы и на­обещавший гораздо больше, чем способен и, может быть, чем сколько намерен дать. Он возложил на себя тяжелое бремя и, сколько бы ни осуществил из обещан­ного, все это будет лишь ничтожная доля ожидаемого от него. Конечно, речь идет здесь не о сознательно дан­ных обещаниях, как и не о сознательно предъявляемых требованиях, но об онтологическом положении вещей и о проскальзывающих в подсознательную и полусозна­тельную душевную жизнь последствиях.

Екатерина занимает такое место в обществе, силою своего имени, что неизбежно служит предметом внима­ния. На это внимание можно было бы и не смотреть  —  как на что-то внешнее и возникающее по недоразуме­нию; так и было бы, если бы нечто подобное случилось с носителем какого-нибудь другого имени. Но в том-то и дело, в том-то и трудность, что имя Екатерина для Екатерины  —  не внешняя одежда, которую можно мысленно отличить и отделить от себя: имя насквозь пронизывает личность и пребывает своими корнями в глубочайшем ее средоточии, и избавиться от него, хотя бы мысленно, труднее даже, чем от сознания себя  —  Я. Так, ребенок, еще не знающий личного местоимения, уже говорит о себе, называя себя по своему имени. Ког­да хвалят или порицают кого-нибудь за общественное положение, титул, сан, даже за красоту или безобразие, таланты или бездарность, наконец за добродетели или пороки, можно отвлечь это, хвалимое или порицаемое, от себя и сказать: «Это  —  не я, а оно»; поэтому, можно до известной, степени не чувствовать себя ответствен­ным, когда это «оно» не оправдывает возлагаемых на него, хотя бы и законно, ожиданий, и в каком-то смысле снять с себя вину, что это, данное мне, раскрывается в мире неудачно. Но, так не скажешь об имени, душе на­шей души, и приложенная к нему сила непременно при­нимается личностью на свой счет.

Екатерина не может отречься от обязательств своего имени и безответствен­но отклонить от себя возлагаемые на него ожидания, потому что и сама она в какой-то глубине своей лич­ности эти требования к себе предъявляет, девиз присной чистоты на себя берет и на поставленный трон своего имени всходит или, точнее, чувствует себя на нем воссе­дающей. Ее горделивость представляется естественным и необходимым выводом из такого ее места в жизни; она не может себе представить обратного, как было бы не к лицу сидеть на троне и стараться видеть в нем толь­ко табуретку. Эта горделивость не есть простое само­утверждение и злостное восхищение недарованного, а простое признание принадлежащего и неотъемлемого своего права и своего долга. Отсюда же, как дальнейший вывод, властность, как привычка к власти и созна­ние законности, даже должности ее. Еще дальше, —  тут идут выводы, относящиеся к такой носительнице власти уже как к женщине.

Женская власть осуществляется обаянием. Там, где она связана с особым местом и предъявляется как за­конное право и долг  —  там и обаяние должно основы­ваться на чем-то сразу видном и вполне бесспорном. Тут не подходили бы ни чары, ни сложность внутренней жизни, ни тонкое благоухание личности, потому что все это  —  не на всякого, для оценки требует внимания, вкуса и чуткости, наконец, —  просто времени. Между тем, Екатерина онтологически хочет появляться сразу и бесспорно как особа владетельная, и малейшее сомне­ние в том было бы непереносно ее пышной горделивости. Ее качествам надлежит быть ярко выраженными, опре­деленными, общепонятными и потому  —  достаточно элементарными. Если говорить образно, то обаятель­ность Екатерины должна быть рассчитана на расстоя­ние, невыход в большое общество. И Екатерина не толь­ко обладает этого рода качествами, но, взяв на себя вы­сокий девиз, сама подводит себя под них.

Екатерина обычно бывает красива и притом обще­понятной здоровой красивостью, суть которой в нали­чии всех статей на своих местах. Это  —  аналитическая красота, которая легко может быть рассказана, доказа­на и подведена под нормы. Росту выше среднего, осанистая, с чертами лица не мелкими, скорее крупными и определенными, Екатерина сразу заметна. Точно так же  —  и ее душевные свойства: неглупая, величественно-спокойная и несколько свысока благожелательная, по­рою добрая, имеющая достаточно вкуса и достаточно такта, Екатерина не поставит себя в унизительное, смешное или глупое положение, и качества ее настолько не встретят сомнений, что оцениваются сразу. Правда, за этим первым признанием уже не следует новое, углубленное, потому что сразу видные ее качества не имеют глубоких корней, в которые надо всмотреться, чтобы оценить их. Екатерина вся видна с первого своего появления, и хочет быть такою. Впечатление это прав­диво: дальнейшее знание ее его не разрушит. Но оно вместе с тем и полно: за ним ничего более глубокого не откроется. Нельзя назвать такой образ показным, по­скольку он не есть обманная личина; но это  —  видный образ, красота тюльпана, которая вся тут, налицо, и дальше, при слишком близком соприкосновении, ока­жется застывшей, без внутренней игры, однообразно-красивой и несколько сделанной.

Екатерина  —  не  кокетка  в смысле обмана  и  неискренности. Но в ней мало переливов и игры, чтобы быть искренней; она ничего не скрывает, а потому ей и нечего открывать. Она вся тут, выставленная на своем возвышении, со своими явными телесными и душевными качествами. Но неся себя в жизни, она будет стараться об этом явном своем, о производимом ею впечатлении, и будет делать это как обязанность своего положения, как долг своего имени. Не имея сил быть божественно-присночистою, она будет делать такой вид, —  т. е. не как обман, а с тем же чувством, с каким «не выносят сора из избы», с каким не замечают неприличного или замал­чивают неловкость.

Екатерина считает долгом своим быть возможно красивой, возможно умной, возможно величественной, а главное  —  безукоризненной, безу­пречной и благородной. Ей это относительно легко, так как она элементарна вовне: раздвоение между быть и казаться не ранит мучительно ее сердце, и казаться не так уж далеко, по ней, от быть. Поэтому она хочет размашисто благородного, несколько демонстративно благородного жеста, охотно принесет великодушную жертву, но опять по сознанию долга перед обязываю­щим ее высоким положением и одаряюще, свысока. Она будет подчеркнуто правдива, приблизительно с привкусом «владетельной особы, неспособной на обман», и там, где сочтет нужным внушить должную по­рядочность, по ее мнению отсутствующую, и приличе­ствующее ей самой уважение, она учинит словесную расправу и поставит всякого на свое место; но характер­но при этом ее глубокое убеждение в своем праве и долге.

Она не бранится и не ищет своего, —  она дей­ствует от имени самой справедливости, уполномочен­ная ничем иным, как бесспорною, объективною прав­дою.

Так-убеждена она, и ни за что не признает, хотя бы в себе самой, возможности и своей заинтересованности, а тем более  —  возможной ошибки. Она  —  только беско­рыстна, справедлива и правильно оценивает вещи: если она занимает или притязает занимать особое место в обществе, то и это  —  исключительно в силу своего пра­ва, своего обаяния, наконец  —  вследствие своего долга быть на избранном месте. И потому обличение ее, точнее сказать строгий выговор, получает вес непоколебимой уверенности в правоте, и слова, даже самые пристраст­ные и ошибочные, поскольку они могут быть, хотя реже, и таковыми, звучат как голос прямоты, режущей прав­дивости и возмущенного негодования.

Как натура крепкая и без внутренних противоречий и осложнений, Екатерина не имеет в себе внутренних за­держек непосредственным своим движением. Она горя­ча, кроме того, она разрешает себе горячность и даже разгорячает ее в себе сознанием своей правоты. Оттого, когда она, оставив спокойное величие и некоторую важ­ную медлительность, переходит к словам обличитель­ным, они бывают запальчивы и гневны; потом эта вспышка проходит, но  —  не гнев, и возмутившую ее действительную, или мнимую несправедливость Екатери­на никогда, или по крайней мере очень долго, не забудет и, при случае, с жесткой правдивостью напомнит о ней, хотя иногда не мстя делом, но зато не преминув сделать жест отказа от мести и тем стараясь отметить нрав­ственно. Но, вынашивая годами причиненную неспра­ведливость. Екатерина делает это не как памятующая свое зло, а как неспособная помириться с объективно существующей в мире несправедливостью. Везде да торжествует принцип, право и права, блюстительницей каковых Екатерина считает себя.

Но также и чужая обида задевает Екатерину за жи­вое, и она горячо вступается в дело. Однако, оценка чужих прав у Екатерины, считающей себя, а затем и всех близких к ней и все, с нею связанное правыми, —  эта оценка далеко не всегда беспристрастна, да и не может при таких условиях быть беспристрастною, хотя сама Екатерина отождествляет себя с богинею Справед­ливостью, глаза которой завязаны. Эта склонность властно заступаться за попранную правду и беспрекос­ловные суждения, как если бы Екатерине принадлежала в самом деле власть судить и решать такие дела, приво­дит ее к резким столкновениям с окружающими, несмот­ря на внушительность ее, с которой большинство не­вольно считается. Однако Екатерина форсирует ува­жение к себе и выходит за границы допускаемого окру­жающими. В обычной обстановке, когда Екатерина не чувствует себя задетою в своем достоинстве, когда она сознает себя хозяйкой и все окружающее идет по заведенному чину, Екатерина легка в отношениях, при­ветлива и предупредительно оказывает внимание окру­жающим. Жизнь с нею идет гладко и несколько празд­нично.

Екатерине по характеру ее свойственна бодрая веселость: еще Св. Григорий Нисский писал, что цело­мудрию присуще иметь нечто веселое, τi γαληυου. Но кроме того, Екатерина считает и приличным для себя держать в себе бодрость и ровность, как спутники своего достоинства и приветливость хозяйки. Хотя бы из одной только гордости она не захочет распускаться и принимать тон ноющий. Ей свойственна жизненная активность и, хотя бы даже бестолково, но Екатерина не будет без дела. Но суетливости тут нет, —  бесцельной траты сил организмом, утратившим саморегуляцию. Когда приходит время произвести некоторое новое и сравнительно ответственное действие, Екатерина не рас­теряется: она взвесит обстоятельства, трезво, но не углубляясь в далекие последствия, и быстро и отчет­ливо определит свой план. В таких случаях Екатерина решительна и предприимчива, но как и в прочем держит­ся золотой середины и, не будучи поверхностной, не вдается и. в глубину. Екатерина  —  это первая среди многих и умная среди посредственности, как и добрая сравнительно с окружающим ее большинством.

Остро­ты и усложненности она не имеет и не хочет иметь, до­стоинства и недостатки ее элементарны и общепо­нятны, —  увеличенные качества среднего человека. Она, как сказано, есть и хочет быть первой из большинства, владетельной особой над средними людьми, —  типичная царевна или царица лубка или народной сказки; образ­но говоря, она ест ту же кашу и хлебает те же щи, что и все окружающие, но в кашу льёт не одну, а две, даже три ложки сала, а в щи берет кусок мяса в несколько раз больший, чем окружающие. Это понятно всякому. И в этом готовы видеть и справедливую дань ее достоин­ствам, и преимущество, по справедливости требующее себе признания и почета. Но аристократизм, как качест­венное отличие от среднего человека, исключитель­ность и обратная сторона ее, юродство  —  глубоко ей чужды. И она, поэтому, легко принимается в каче­стве повелительницы и чувствует себя тут на своем месте.

Возможны однако редкие случаи, когда кто-либо из окружающих возмутится или надерзит, или окажет не­достаточно уважения. Тогда Екатерина вспыхнет и, в твердом убеждении своего права, гневно окажет реши­тельное противодействие, тоже вполне понятное окру­жающим.

Но при всяком, самом заведенном порядке возмож­ны неожиданности и обстоятельства чрезвычайные. Тог­да Екатерина способна проявить героизм и даже под­няться над несколько элементарным кругом своих пред­ставлений  о чистоте  и  тоже  оказать  решительность, неожиданно нарушающую образ мыслей о ней со стороны окружающих. Весьма и даже чрезмерно считаясь с их мнением о себе, и болезненно чувствительная к не­му, Екатерина слишком горда, чтобы сознаться в том не только другим,  но  и  себе самой.  Поэтому,  когда  по внутренним или внешним причинам ей нужно сделать нечто способное испортить славу ее, или, по ее преувели­ченному мнению, ведущее к тому, она не просто делает что считает нужным, но подчеркивает свой поступок и свою независимость. Она бравирует общественным мне­нием о себе, и бравирует именно потому, что чересчур с ним считается, сама в себе не сомневается в его спра­ведливости и знает, что сама, со стороны, она подумала бы как раз то же самое.

Однако Екатерина напрасно смотрит свысока на окружающих и урезывает их, думая, что они не сумеют отнестись более широко, нежели сама она, и понять недопонимаемое ею. В своей подчеркнутой чистоте, она переоценивает отрицательные добродетели и ей ошибочно кажется бесспорным и самодовлеюще драгоценным то, что ценно лишь в известных условиях. Поэтому, делая в своем собственном сознании герои­ческий шаг, которым она выходит из замкнутого круга своей непорочности, она склонна преувеличивать сте­пень этого героизма и делает трагедию там, где на самом деле материала лишь на водевиль.