Варвара

Всякому памятно житие святой Великомученицы Варвары, одно из вообще наиболее запомнившихся в общем сознании, одно из наиболее разрабатываемых в искусстве. Необыкновенное воспи­тание мученицы, с детства заключенной отцом в уединенную башню; не мотивированный внешне отказ от брака; мечтательные размышления обо всей вселенной, виденной однако лишь из окна башни; непреклонность пред отцом; столь же крепкая, как и не имеющая каких-либо убедительных оснований; властная уверенность в решенном, включительно до ничем внешним не вы­званного оплевания идолов в отеческом доме; три окна, образ Пресвятой Троицы, устроенный по настойчивому повелению девицы в башне, где она жила; изобилие чудес, самых необыкновенных, поразительная красота и чрезвычайное по изобилию пыток мученичество, наря­ду с яростным ожесточением отца, пожелавшего собст­венноручно казнить дочь, которая по его же настоянию была мучима; сладостное предсмертное видение Христа, как жениха возлюбленного; наконец, испрошенная у Бога благодать  —  быть избавленным от неожиданной смерти всем тем, кто вспоминает мученическую кончину святой Варвары, и сложная, полная приключений судьба ее останков  —  таковы некоторые из черт этого яркого и весьма своеобразного жития.

На первый взгляд представляется весьма непонятною попытка ра­ционалистических агиографов подкопаться под историч­ностью повествования о жизни Варвары-Мученицы, Невесты Христовой; есть и такие, которым все в житии ее представляется сомнительным, кроме только самого существования святой этого имени, да и оно недосто­верно.

Здесь не место указывать литературную несостоя­тельность этих критик, да об них не стоило бы упоми­нать, если бы за ними не чувствовалась некоторая условная правда, однако относящаяся не к историчес­кой надежности жития, а к некоторому привкусу его содержания.

Варвара-Мученица издавна была окружена густым покровом поэтических и живописных вздыханий, и об­раз ее служил благодарною темою созданий, в которых их авторы хотели сказать или представить нечто чрез­вычайно поэтичное и небесно-возвышенное. Позднее барокко, как и течение около прерафаэлизма, равно пользовались этим именем, когда тщились несколько безответственно явить миру то, в чем они видели superflu. И действительно, они двигались тут по линии наименьшего сопротивления. Житие Варвары-Мученицы, необыкновенное, яркое и поэтичное, доводит эти свойства свои до последнего предела, после которого весьма недалек уже и срыв. Еще чуть-чуть, и сказание из яркого делается цветистым, из прекрасного  —  поэ­тичным немного на польский лад, из тонкого  —  притяза­тельным. Всего этого нет в житии, и сказание не навело бы на подобные мысли, если бы не невольная пародия на него; но тем не менее, есть жития внутренно-уравновешенные, которые могут воспроизводиться, хорошо или плохо, но около которых нечего делать поэтической бу­тафории; а есть и такие, слишком нежные, и сами по себе полные художественной нарядности, чтобы даль­нейшее украшение их не оказалось уже близким со слащавостью.

Точно так же и священные образы: одни  —  крепкие и крепко стоящие на земле, их мудрено сделать мечтательными, даже злонамеренно. Другие  —  напротив: воздушные и не имеющие с землею ничего общего, они не терпят нетрезвенного прикосновения к себе, даже при благоговении, и легко исчезают, оствив в руках нарядную мечту.

И образ, и житие Варвары-Мученицы настолько уже полны поэзии, сами по себе, разумея поэзию в уз­ком и несколько условном смысле, что поэзии, в том же смысле, дальше уже нечего делать; это житие  —  само, как поэма, и поэма об нем будет уже перегружена поэтичностью. Наряду с житием и иконою Мученицы, нетерпимы поэтические вымыслы и картины на ту же те­му, а браться за них  —  это значит творить слишком дешево, по готовому.

Вот эту-то нарядность жития по-видимому смутно чувствуют агиографы, когда самое житие оценивают как поэтический вымысел. Но бывает же жизнь, похо­жая на роман, как и бывает и судьба  —  можно сказать трагедия со всеми тремя единствами. И то и другое не свидетельствует однако против существования лица, прожившего такую жизнь, или же претерпевшего такую судьбу. А вместе с тем, в ней неправ был бы исследо­ватель, если бы он отметил сходство этой жизни и этой судьбы с романом или трагедией и может быть даже более точно определил их стиль и разобрал их художест­венное построение. При встрече такого рода действи­тельностью, неизбежно и впечатление оторванности ее ото всего окружающего, ее своеобразной изоляции от общего строя всей жизни. Так и житие Варвары-Му­ченицы имеет привкус поэтического вымысла и отор­ванности от исторической почвы. Но это свидетельствует лишь о своеобразном духовном сложении самой Муче­ницы, но ничуть нелодрывает фактичности самого ска­зания. ₁

Действительно, это житие роскошно не по-эллински, хотя отец Варвары и назван в житии Эллином. Но дей­ствие развертывается в Египте, именно в Илиополе, колорит всего жития восточный, как и характеры Дио-скора и самой Варвары непреклонны, без эллинской об­ходительности,-страстные и настойчивые, безмерные и неуступчивые. Все это явно варварское, как и неожи­данный, явно прозелитический фанатизм идолослуже-ния в IV веке (!), так не идущий к усталым и скептичес­ким Эллинам IV века. Можно с уверенностью сказать, что Диоскор назван Эллином потому что хотел слыть таковым, был же таким же варваром. И наконец, были же^причины, по которым единственная дочь богатого и влиятельного отца названа таким мало подходящим и неприятным для настоящей гречанки именем, как Вар­вара, то есть варварка. Запертая в гареме, как мало по­хожа она на греческую девушку IV века, во время и на родине *. А ее размышления о том, кто сотворил мир, по­дробно описанные в житии, ее расспросы об этом окру-

В тексте пропуск.

186

жающих и их нелепый ответ, что мир сотворили мрамор­ные, деревянные, серебряные и золотые идолы, находя­щиеся в палатах у ее отца, —  неужели все это сколько-нибудь похоже на греческую жизнь, насквозь пронизан­ную мифами, которые каждый знал с раннего детства, и неужели Грек мог учить такому вздору, будто идолы суть самые боги. Святая Варвара была слишком не­опытна в языческой мифологии и слишком неприко­сновенна к языческой религии, чтобы не заподозрить в этой изоляции ее от языческой жизни преднамерен­ности со стороны отца. А с другой стороны, она слишком легко дошла своим умом до познания Единого Истин­ного Бога, чтобы не предположить в доме благоприят­ных условий, подготовивших такое ее открытие. И, на­конец, ее характер, столь похожий на отцовский, и самое место жительства их, в Илиополе, неподалеку от Алек­сандрии (где была древняя еврейская колония).

Попр9Сту говоря, этот варвар, отец ее, не был ли александрийским евреем, богатым и влиятельным, в зна­чительной мере отрешившимся, как и прочие александ­рийские евреи, от строгого иудаизма и старавшимся не в меру ревностно ассимилироваться в греко-римской среде? Тогда понятен его гнев на отказ дочери всем же­нихам, тем более что они были знатны и богаты. С дру-кой стороны, казал-ась бы неожиданною его ревность к языческой вере, после того как сам он отстранил дочь от языческо-религиозного воспитания и участия в рели­гиозной жизни язычества, если бы не предположить, что дело было не в язычестве, как в таковом, а в страст­ной ненависти к Христианству.

В Варваре-Мученице обычно замечают ее мечтатель­ность, ее отрешенность от жизни, ее Христово-Невестен-ство. Но ее упорство, ее непреклонность в принятом ею, ее настойчивость в том, чего она захотела, все это за­малчивается. Вот почему ее образ, крепкий в житии и совсем не слащавый, скорее напротив  —  суровый и не­сколько жесткий, становится в светском искусстве ки­сейным и лже-поэтическим.

Варвары идут по пути Варвары, но, не достигая ее ответственной и потому рискованной высоты, легко ис­кажают в себе этот образ. Но, однако, и при всех иска­жениях, в них явно усматриваются смятые и не дости­гающие заветной цели черты мученицы; отсюда труд­ность этого имени и для носительниц его, и для окру-

187
жающих: этот образ не из тех, которые могут быть осу­ществленными постепенно и выработаны в тор»! или дру­гой мере. Он или удается вполне, или же срывается и дает совсем не то; Варварой-Мученицей нельзя быть лишь приблизительно.

Две основные черты характеризуют Варвару; и соединение их определяет своеобразие этого имени. Од­на черта  —  страстная непреклонность, другая  —  меч­тательность. Как и Мученица, всякая Варвара отрезы­вает себя от окружающей жизни, и, видя, не видит ее. Она берет жизнь не трезво, потому что не имеет с нею настоящего соприкосновения, выглядывая на нее из какого-то окна и с башенной высоты, любуется ею как человек чужой и не хочет вникнуть в жизнь, как она есть на самом деле. Варвара вместо этого мечтает над жизнью и имеет волю к этой мечте. Обыкновенная дей­ствительность ей представляется слишком мелкой и не­достойной ее внимания. Она обезвкушена у нее в срав­нении с возвышенным предметом Варвариной мечты, и Варвара, доверяя лишь себе самой, закрывает глаза, когда представится возможность проверить надежность ее мечты, тех красивых, но расплывчатых и отнюдь не доказанных представлений, которые она составила себе по поводу тех или других людей и обстоятельств жизни. Вполне явное свидетельство против этих представлений она отстраняет от себя с властным негодованием, не допуская их ни до сознания, ни до сердца. Кто бы ни был, покушающийся на туманные образы ее мечтаний, она не станет слушать, хотя бы это был человек близкий к ней, заведомо ее любящий и о ней заботящийся.’ И она тем тверже держит эту линию, тем непреклоннее ведет свою мысль по предрешенному пути, чем менее в облюбованной ею действительности данных для окру­жения ее этою оболочкою нечеловеческих совершенств или, реже, преувеличенных недостатков. Умная от при­роды, Варвара может,быть даже лучше своего собесед­ника понимает истинное положение дела; но именно по­тому она, предвидя куда приведут ее эти возражения, не желает слушать их, потому что она уже приняла свое решение. Она решила создать свою мечту именно так, и от нее не отступит, пока ложная мысль и ложный образ, в который она вложила все свои богатые дарова­ния и безмерность своей неукротимой энергии, —  пока этот ложный путь не приведет ее к трагическому круше-

188

нию всех жизненных обстоятельств, катастрофе, кото­рой иллюзия разоблачится. Но и это произойдет лишь потому, что Варвара внутренне изнеможет в непрестан­ной борьбе против свидетельств самой действительности и в какой-то момент спихнет с подножия идол долгих своих молений и очернит его, как ее якобы обманувший, хотя справедливее было бы ей винить собственное упорство. Этот идол может быть весьма различен, но схема отношений к нему Варвары остается всегда одной и той же. Отрезавшая себя от жизни, Варвара неминуе­мо лишается тех поправок смирения, которые даются при живом соприкосновении с людьми и вообще с дей­ствительностью. Она не знает школы жизни, не полу­чает ни спасительных ударов, ни явных указаний на свою неправоту. Мечта тем-то и опасна, что слишком мягкая, она всегда приходится впору наших страстей, слабостей и заблуждений, и мы, проверяя себя лишь мечтою, которая, как субъективная, не может не прий­тись по нам, приучаемся думать о себе как о совершен­стве, которое ни в чем не отступает от нормы, —  а мечту свою, как отобраз субъективности всегда соблазни­тельно признать мерилом правды, представляющимся нам столь лестным. Живя в мечте, Варвара начинает мечтать и о себе самой. В своей отрешенности от жизни она усматривает свою исключительность в хорошем смысле, ,свое избранничество. Отсюда  —  презрение к обычной жизни. Говоря образно: женихи, хотя бы и бо­гатые и знатные, —  это слишком ничтожно для нее, ей нужно что-то совсем особое. Но этого особого на самом деле нет, хотя Варваре обычно даетсся больше, чем мно­гим другим, при подобных же обстоятельствах. Тогда Варвара возмещает недостаток особого мечтательным образом его и облачает в живую легенду случайно под­вернувшегося человека или какие-нибудь жизненные обстоятельства, тем или другим проблеском подавшие ей мысль, что именно здесь уместна точка приложения для уже подготовленных мечтаний. Это может быть же­них, или дети, или благодетельствуемые люди и взятое на себя дело, семейное благосостояние, или еще что-ни­будь. Страстная по природе и притом полновесная и несколько грубоватая в своей страстности, можно ска­зать, тяжелая, Варвара может сделать себе идола и из влечений явно сомнительных, но при этом в своем соб­ственном сознании непременно украсив их героическим

189ореолом, высшим долгом или священною санкцией. Жених, муж, дети, дом, то или другое дело — —  в созна­нии Варвары то из этого, что сделалось предметом ее легенды, уже не может сравниваться с таковым же про­чих людей, оно исключительно, превышает все меры, окрашено либо в черную, либо в белую краску. И потому в достижении целей, связанных с этим избранным идо­лом, ничто не должно стать на пути: иначе оно будет смешано, и тут никакие запросы  —  не препятствие Варваре. Обычно погруженная в свои мечты и отсут­ствующая, даже сонная, она тут вдруг пробуждается и способна львицей броситься на помеху. Она может быть тут, в отстаивании своего, грубою, жестокою в отноше­нии тех, кто стал бы препятствием. Настойчивость ее будет железная и ни уважение, ни долг, ни жалость, ни узы любви не остановят ее, когда ею владеет это одер-жание мечтою. Она плохо сознает то, что происходит кругом’ее и идет по-своему в полном гипнозе. Вот почему она не утруждает себя словесным отстаиванием при­нятого решения и не пытается даже доказать свою пра­воту. В ней уже решилось нечто; молча и кротко, —  как это может быть понято со стороны, —  увлекается она владеющею ею силой к пропасти..Но на самом деле такое отношение ее есть не кротость, а скорее’безучаст-ность и безразличие ко всему окружающему, ей теперь постылому и чуждому. Решение ее, как бы ни разыграл­ся его внешний исход, внутри себя есть надлом, потому что сознается Варварою как ведущий совсем не к бла­гополучному существованию. Варвара, что бы ни было с нею внешне, обрекает себя на гибель и движется по тай­ному своему ощущению к катастрофе. Таковой может не оказаться на самом деле, но тогда, чрез некоторое время, Варвара все-таки каким-то внутренним поворо­том вновь усвоит себе это сознание. Однако, чаще все­го судьба Варвары в самом деле катастрофична, причем развязка закладывается собственными руками Варва­ры, ее собственным рвением построить себе мечту и [она] насильственно внедряет ее в жизнь, как если бы мечта сама была подлинною действительностью.

Сильный, властный, тяжеловесно-страстный, не­преклонный и самонадеянный склад Варвары делает эту ее погоню за мечтою не смешною странностью, каковою она легко могла стать при других обстоятель­ствах, но настойчивым стремлением, вовлекающим

190

в свой водоворот и многих других, связа-нных с Вар­варою.

Это не вялая фантазия о несбыточном, но акт воли, полной решимости и сосредоточенного жара. Ради с^оей мечты Варвара может порвать со всем привычным ей, близким и дорогим, с самым дорогим, что есть у нее, и сделать это молча и сдержанно. Тут нередки также разрывы с родительским домом и с родителями на почве любви и увлечения. И однако, родители бывают здесь значительно правее своей дочери, справедливо не усмат­ривая в избраннике ее невероятного героизма и про­светленного величия, и потому не ставя себя в необхо­димость впоследствии истечь кровью разбитого сердца, когда герой не оказывается героем, а светлый гений ли­няет пред взором наградившей его нечеловеческим блеском.